Ход тяжелых боев русских армий (10-й и 12-й) на Северо-Западном фронте в январе-начале февраля 1915 года привел Ставку в ярость. Сообщалось, что гневался Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич. Командующему 10-й армии Сиверсу грозили военным трибуналом, а в народе распространялись слухи о генеральской измене. В конце марта 1915 года Ставка объявила о казни некоего полковника Мясоедова, который якобы снабжал немцев секретной информацией, способствовавшей их наступлению. 18 февраля 1915 года Мясоедова арестовали в Ковно, направили в Варшавскую крепость, судили 17 марта судом военного трибунала и повесили. Судебные заседания проходили в закрытом режиме. Предание огласке этого беспрецедентного шпионского дела вызвало шок в обществе.

Злоключения Мясоедова начались задолго до рокового обвинения в измене. В 1912 году жандармский офицер стрелялся на дуэли с Гучковым, обвинившим его в шпионаже в пользу Австро-Венгрии. Эпизод привлек внимание широкой общественности, но Мясоедова не судили, от него потребовали только отставки с действительной военной службы. В 1914 году Мясоедов, специализировавшийся на шпионаже и контрразведке, был вновь принят на действительную службу и получил назначение благодаря энергичной рекомендации военного министра Сухомлинова, в 10-ю армию, которой командовал Сиверс.

Подозрения против Мясоедова появились, когда некий лейтенант Колаковский, попавший в плен к немцам в начале войны, пришел в русское консульство в Стокгольме и сообщил, что был освобожден немцами с целью организации диверсий, шпионажа и даже убийства главнокомандующего. На допросе он сказал, что должен был связаться с полковником Мясоедовым, занимавшимся шпионской работой в пользу немцев уже длительное время. В ходе дальнейшего допроса Колаковский стал путаться. Заявив, что впервые слышал о Мясоедове от немцев, он позднее признавал факт знакомства с этой фамилией после того, как прочитал в газетах в 1912 году о скандале Гучков-Мясоедов. Поэтому показаниям Колаковского не придали особого значения, но в отношении Мясоедова было начато расследование. Генералы, ответственные за контрразведку, Батюшин и Бонч-Бруевич, требовали ареста полковника. В Ставке только приветствовали возможность оправдать отход 10-й армии и гибель героического 20-го корпуса предательством. Генерал Янушкевич и сам Великий князь отнеслись к докладам из контрразведывательной службы с полным доверием. 18 февраля Мясоедова арестовали и препроводили для допроса в Варшавскую крепость.

Заседание трибунала происходило 17 марта и продолжалось весь день. Судебный процесс организовали на элементарном уровне: на нем не были представлены ни государственная прокуратура, ни юрисконсульт для защиты. Хотя ни один из свидетелей не мог привести никаких доказательств реальных контактов Мясоедова с немцами, полковника признали виновным по трем пунктам: в шпионаже в пользу австро-венгров до войны, в сборе информации в 1915 году о дислокации русских войск для передачи противнику и в мародерстве на территории противника. Два обвинительных пункта, касающихся передачи во время войны противнику военной информации, пришлось снять из-за отсутствия доказательств. Казнь Мясоедова состоялась той же ночью, после того как осужденный совершил неудачную попытку самоубийства.

Политический резонанс дела Мясоедова был огромным. Свидетели впоследствии признавали, что доказательства вины Мясоедова были неочевидны, вина в измене не доказана, но нарушения всех норм правосудия были налицо. Из переписки между начштаба при Ставке генералом Янушкевичем и военным министром Сухомлиновым становится ясным, что военный трибунал подвергался давлению со стороны Ставки, настаивавшей на смертном приговоре обвиняемому и немедленном его исполнении. Разоблачение измены стало удобным способом объяснения поражений русских армий. Однако общественное мнение России впервые получило официальное «подтверждение» проникновения немцев в высшие государственные сферы. Позиция Гучкова казалась целиком оправданной. Была подготовлена почва для еще более острого кризиса доверия. Снова поднялась волна слухов, касающихся прогерманских симпатий императрицы.

Арест, суд и приговор депутатам-большевикам

26 июля 1914 года, после объявления войны, состоялась однодневная чрезвычайная сессия Государственной думы. После речей председателя Совета министров И. Л. Горемыкина и министра иностранных дел С. Д. Сазонова по очереди выступили представители всех парламентских фракций. Лейтмотив был один и тот же — политические партии и национальные объединения заявляли о своей готовности отложить все споры и объединиться перед натиском врага.

На этом фоне диссонансом прозвучали декларации двух социал-демократических фракций. От имени большевиков выступил Г. И. Петровский, от меньшевиков — Н. С. Чхеидзе. К этому времени расхождения между большевиками и меньшевиками зашли очень далеко, но в отношении к войне они были почти единодушны. Социал-демократы осудили войну и заявили, что она ведется только в интересах буржуазией правительств воюющих стран. Выступления эти настолько расходились с духом момента, что, вопреки правилу не подвергать цензуре издание думских материалов, в стенограмме речей Петровского и Чхеидзе были сделаны серьезные купюры.

Большевистская фракция в Думе была невелика — к этому времени в ней насчитывалось всего пять человек. И все пятеро депутатов проявили невиданную активность. С их помощью в Петрограде (так с августа 1914 года на русский манер был переименован Петербург) была создана подпольная типография, где печатались антивоенные воззвания. Однако главный центр большевизма в это время находился за границей, в нейтральной Швейцарии, куда с началом войны перебрался Ленин.

Осенью 1914 года выходившая в Женеве газета «Социал-демократ» напечатала написанный Лениным манифест «Война и российская социал-демократия». В нем были сформулированы три главных тактических лозунга: поражение своего правительства в войне; превращение войны империалистической в войну гражданскую; создание нового Интернационала. В условиях общего подъема патриотических настроений «пораженчество» Ленина грозило оттолкнуть от большевиков даже те слои, которые их традиционно поддерживали. Для того чтобы разъяснить новые лозунги, большевистское руководство приняло решение провести нелегальную партийную конференцию.

Местом ее проведения, несмотря на риск, был избран Петроград, а точнее, ближайший дачный пригород — Озерки, куда можно было добраться на городском трамвае. Делегатов ожидалось немного, и потому для собрания был выбран небольшой дом конторщика Гаврилова, человека далекого от всякой политики, а значит, не известного жандармам. Однако, несмотря на все предосторожности, вечером 4 ноября 1914 года в дом Гаврилова нагрянула полиция. Все, находившиеся там, были арестованы.

Депутаты заявили протест, апеллируя к своей парламентской неприкосновенности. В конце концов, уже утром 5 ноября, их отпустили, но к вечеру того же дня снова арестовали.

В феврале 1915 года в Особом присутствии Петроградской судебной палаты состоялось слушание по делу депутатов-большевиков. Защитниками на суде были Керенский, Н. Д. Соколов и московский адвокат Н. К. Муравьев. Они сделали все, что могли, но, несмотря на это, обвиняемые были приговорены к бессрочной ссылке с последующим поражением в правах.

Приговор был вынесен с нарушением закона, так как большевики-депутаты продолжали пользоваться парламентской неприкосновенностью. Представление министра юстиции о их исключении из числа членов Думы думская комиссия по личному составу оставила без ответа. Когда Дума была созвана на очередную сессию, часть правых депутатов вернулась к вопросу о судьбе большевистской фракции и потребовала поставить вопрос о ее исключении на общее голосование. Однако Дума отказалась исключать большевистскую фракцию и во всех официальных списках ссыльные депутаты продолжали числиться и далее.